Бывают такие редкие случаи, когда о фильме почти невозможно сказать что-нибудь человеческими словами. Можно сказать только «ОЙ». Или «АЙ». Или что-нибудь нецензурное. Или, скажем, «хрю» — вполне адекватная реакция в некоторых случаях. С «Тарасом Бульбой» дело обстоит примерно так — после него правда решительно неясно, что именно делать, то ли хвататься за голову, то ли плясать вприсядку и ходить колесом.

К фигуре Владимира Бортко принято относиться с почтением, хотя бы за практически бессмертное «Собачье сердце» — которое, напомню, случилось уже два десятилетия назад. С более же поздними работами мастера, хотя бы с недавними телевизионными «Мастером и Маргаритой», всё было далеко не так, эм, бесспорно. В «Тарасе Бульбе» Бортко и вовсе пускается на совершенно изумительный маневр — пытается насильно загнать вольного, непредсказуемого, взрывного гоголевского героя в тесные рамки духоподъемного христианско-патриотического эпоса о величии земли русской. Герой упрямо сопротивляется, от чего идея эпоса разваливается на кусочки. Но идти на попятный поздно — духоподъемные реплики уже написаны, Сергей Безруков уже начитал закадровый текст, исполненный какой-то почти невыносимой задушевности (момент, когда он без всякого предупреждения вступает вдруг минут через 20 после начала фильма — один из самых страшных), актёры изготовились трагически погибать за мать землю русскую. И вот тут-то начинается форменное «кто не спрятался, я не виноват».

Примерно половина фильма состоит из сцен, как кто-то скачет куда-то на конях — причём далеко не всегда удаётся понять, куда. Богдан Ступка весь фильм (за исключением буквально пары-тройки реплик, попавших в конечный вариант, видимо, по чьему-то преступному недосмотру) функционирует в режиме партийного работника, яро и с чётким осознанием своей исторической миссии призывающего профсоюз рабочих немедленно присоединиться к делу социалистической революции. Бориса Хмельницкого и Михаила Боярского позвали, кажется, исключительно для того, чтобы периодически повторять за кем-нибудь реплики зычным хриплым басом. Время от времени повторяется чёрно-белый флэшбек, показывающий так до конца и не ясно что. В середине фильм чуть ли не на час проваливается в натуральную дыру в действии. Ничего не происходит, казаки сидят под стенами осажденного города, жители города доедают последнюю лошадь, зрители встревожено ёрзают в кресле. Потом, наконец, вслед за хрестоматийным «Я тебя породил, я тебя и убью» начинается битва — и вот уже пять человек подряд, умирая, успевают прочитать по небольшому монологу, непременно заканчивающемуся словами «священная русская земля» и ласковым поглаживанием почвы. Чуть позже, уже на Варшавской площади сладострастно, чуть ли не в стиле «Страстей Христовых», пытают Вдовиченкова — Ступка, приехавший в Варшаву тайком на дне воза с кирпичами, наблюдает за этим, будучи в белоснежном жабо. В финале Тарас несколько минут даёт наказы своим товарищам прямо из пылающего вокруг него костра — причём он в этот момент высоко на холме, они у его подножья, но все друг друга прекрасно слышат. Каждые несколько минут вступает музыка Игоря Корнелюка.

Снято всё это как-то предельно буднично и неспешно, будто перед нами разворачивается не дорогостоящая (несколько неочевидным образом — разглядеть в фильме весь тот бюджет, которым хвастаются создатели, не получается никак, хоть тресни) реконструкция исторических событий, а, не знаю, выезд дома престарелых на шашлыки. Спасительная мысль — нет, так не бывает на самом деле, они всё это не всерьёз, не взаправду, не могут же взрослые и вменяемые люди делать подобные вещи, не граничащие с, а уже откровенно сваливающиеся в какой-то горячечный абсурд, от чистого сердца - умирает вместе с третьим, кажется, казаком, помянувшим перед смертью русскую землю. Это, кстати, был Боярский.